Алёна Мингазова больше 8 лет работает психологом ДЧС. Она не вытаскивает людей из огня и разбитых машин, не поднимает их из воды, но тоже считает себя тоже спасателем. Алена работает с пострадавшими и родственниками погибших. Она рассказала «Диапазону» @gazeta_diapazon, каково это – лечить чужое горе.
Алена Мингазова одна из первых, кого видит пострадавший или родственник погибшего после случившегося. Её дело – найти нужные слова, чтобы поддержать их, вывести из ступора, дать поплакать. || Фото автора
Алене Мингазовой 32 года. Она окончила школу №14 и факультет психологии университета им. Жубанова. После выпуска работала в кризисном центре для женщин, потом перешла в ДЧС. Считает: на выбор места работы повлиял отец, много лет он был водителем пожарной машины.
Бьёт, значит, не любит
– В кризисном центре мы дежурили на телефоне, оказывали психологическую помощь пострадавшим от бытового насилия, – рассказывает Алена. – В основном нам звонили женщины – жертвы домашних тиранов. Нам надо было их выслушать, поддержать, направить, чтобы они сделали правильный выбор. Кто-то находил в себе смелость и уходил от такого мужа, кто-то продолжал жить. Эти женщины были зависимы от супругов материально, у них росли дети, они испытывали страх перед будущим, и этот страх был сильнее боли. Мужья им внушали: ты никому не нужна, без меня пропадешь, и это работало. Мы должны были показать им ситуацию со всех сторон. Если им было дорого здоровье своё и детей, и не только физическое, но и моральное, женщины уходили. Были и такие, кто мирился, потом звонил нам снова.
Горе надо выплакать
Сейчас Алена Мингазова работает с теми, кто пострадал при несчастных случаях и с их родными.
– Мы оказываем экстренную психологическую помощь, чтобы человеку легче было перенести боль и утрату, – говорит она. – Люди в стрессе ведут себя по-разному. Некоторые впадают в ступор, некоторые плачут, у кого-то истерика. Эти состояния мешают человеку здраво мыслить. Наша задача – вывести их из этого состояния. Психологов к этому готовят, но жестких алгоритмов нет. Все зависит от ситуации. Помню, как-то ночью мы выехали на вызов, утонул 27-летний мужчина. Жена была на берегу. Он на её глазах нырнул и не вышел. Она была в таком шоке, что застыла и ничего не могла делать. Мне надо было вывести её из этого состояния. Если заплачет, это хорошо, человеку надо освободиться от эмоций. Когда он не реагирует никак – это плохо. Иногда из такого состояния могут вывести только медики. Я, если человек позволяет, могу взять его за руку, погладить, взять за плечо, прижать к себе. Это самая приемлемая мера. Но не каждый это позволяет. Если так, то просто находишься рядом. Я спросила у той женщины, как её зовут, она ответила, сказала, что утонувший её супруг, я стала расспрашивать о детях. В такой момент важно напомнить о ресурсе, для которого человек должен жить. Я прижала женщину к себе, стала поглаживать, она почувствовала теплоту и заплакала. У неё пошел выплеск эмоций, это очень важно.
Виноватых нет?
– Часто люди винят себя в произошедшем с близким. Наше дело дать человеку понять, что ему есть для чего жить ещё. Что есть дети, супруг или супруга. Никто не убедит его в том, что он не виноват. Человек может всю жизнь с этим прожить. Страшно, когда гибнут дети. У меня у самой двое маленьких детей, и для меня это эмоционально очень тяжело. Этим летом было много случаев с детьми на воде. Приезжаешь – сидит мама, у которой утонули двое детей. И что ты ей можешь сказать? В такой момент важно просто с человеком быть рядом, подсказать, чтобы она переключилась: ей надо организовать похороны, оповестить родственников…
Помню, был большой пожар в общежитии на проспекте Санкибая. Зима, мы эвакуировали жильцов, там было много детей. Пострадавших разместили в сауне, что была рядом. Нашей задачей было не дать людям паниковать, кричать, бежать, это мешало бы работе сотрудников. Пришлось занять и детей, чтобы они не пугались.
Часто психологам – в ДЧС их три – поручают передавать информацию о пострадавших родным.
– Это тоже нелегко, но когда информации нет, люди начинают додумывать, а это ещё хуже, – говорит Алена. – И ты объясняешь: пожар тушат, спасение продолжается, поиск утонувших ещё идёт. Бывает, одного утонувшего вытащили, ты знаешь, кто это, но говорить не можешь, чтобы человек не рванул туда и не помешал работать.
Психолог – переговорщик
Как рассказывает Алена Мингазова, психологам ДЧС часто приходится выступать в роли переговорщиков с теми, кто грозится совершить суицид.
– Обычно все видят полицейского или спасателя, но переговоры ведём мы, нас просто не видно, – рассказывает психолог ДЧС. – Мы спрашиваем: как вас зовут, почему вы решили совершить такой шаг? Пытаемся расспросить о нём, о близких, отвлечь, оттянуть время, пока поднимают лестницу на крышу, балкон, пока проберется полицейский или спасатель. Почему люди на это идут? Часто из-за финансов: куча кредитов, денег нет, и люди видят единственный выход в суициде. По статистике чаще на такой шаг идут мужчины. Возраст от 24 лет и выше. Они не могут обеспечить семью, у них кредиты… Кризис среднего возраста сказывается тоже. Если женщине плохо, она может поплакать, мужчины этого себе не позволяют.
Мы не внимательны друг к другу
Алена Мингазова считает, что многих бед можно было бы избежать, если бы люди, как прежде, были внимательнее друг к другу. В семье, на работе.
– Мы перестали обращать внимание на тех, кто рядом. Даже с родными, друзьями мы общаемся в чате и по видеозвонку. Но чувства через экран не передаются. Иногда для человека важно, чтобы его выслушали, и ему от этого будет легче. Когда ты говоришь что-то себе – ты себя накручиваешь, когда делишься с кем-то – можешь найти выход, – считает психолог.
Сенің атың кім?
Алена старается найти свой ключик к каждому. Для этого учит казахский язык. Учит её этому… супруг.
– Я по-казахски все понимаю, говорить свободно пока учусь. Супруг у меня казахским владеет свободно, он вырос в Темирском районе. Теперь учит меня. Спросить у человека имя, сказать, кто я по-казахски, это я могу. Иначе как к себе расположить человека? Особенно детей. К ним вообще особый ключик нужен, – говорит Алена.
Сгорели 52 пассажира
Алена Мингазова хорошо помнит, как в 2018 году на трассе Самара–Шымкент сгорел автобус с мигрантами из Узбекистана. Погибли 52 пассажира.
– Это было страшно. Ты сидишь на «Горячей линии», у тебя километровые списки с именами погибших и принимаешь звонки со всего света. Нам звонили из разных республик, из посольств. Самым страшным было найти фамилию человека и сказать родственнику: «К сожалению, он в списке погибших». Но я не клала после этого трубку. А на том конце провода были крики и плач. Когда человек успокаивался, я спрашивала, кем звонивший приходится погибшему, как его зовут, находила слова поддержки. Кто-то просто бросал трубку. Если говорила: в списке нет, отвечали: «Наверное, выехал на другом автобусе», и я тоже сидела и слушала их. Во время паводка, заносов мы тоже дежурим на телефоне. Пропал человек, наша задача – вытащить от родных побольше информации, чтобы легче было его искать: когда он звонил, во что был одет, в каком направлении выехал… Чаще людей благополучно находим. Если нет, надо работать с родными. Говорить: «Меня зовут Алена, я психолог, чем я могу помочь?». Иногда человеку надо просто выговориться или поплакать.
